Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают; Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь, Ладана сладостный дым; другой открывает амфору, Запах веселый вина разливая далече; сосуды Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный Мед и сыр молодой — все готово; весь убран цветами Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други, Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи, Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою Правду блюсти; ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим: Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!
(ИЗ АФЕНЕЯ)
Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон. Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий! Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй, Феон!
* * *
Бог веселый винограда Позволяет нам три чаши Выпивать в пиру вечернем. Первую во имя граций, Обнаженных и стыдливых, Посвящается вторая Краснощекому здоровью, Третья дружбе многолетной. Мудрый после третьей чаши Все венки с главы слагает И творит уж возлиянья Благодатному Морфею.
* * *
Юноша, скромно пируй, и шумную Вакхову влагу С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай.
Скребницей чистил он коня, А сам ворчал, сердясь не в меру: "Занес же вражий дух меня На распроклятую квартеру! Здесь человека берегут, Как на турецкой перестрелке, Насилу щей пустых дадут, А уж не думай о горелке. Здесь на тебя как лютый зверь Глядит хозяин, а с хозяйкой... Небось, не выманишь за дверь Ее ни честью, ни нагайкой. То ль дело Киев! Что за край! Валятся сами в рот галушки, Вином — хоть пару поддавай, А молодицы-молодушки! Ей-ей, не жаль отдать души За взгляд красотки чернобривой. Одним, одним не хороши..." — А чем же? расскажи, служивый. Он стал крутить свой длинный ус И начал: "Молвить без обиды, Ты, хлопец, может быть, не трус, Да глуп, а мы видали виды. Ну, слушай: около Днепра Стоял наш полк; моя хозяйка Была пригожа и добра, А муж-то помер, замечай-ка! Вот с ней и подружился я; Живем согласно, так что любо: Прибью — Марусинька моя Словечка не промолвит грубо; Напьюсь — уложит, и сама Опохмелиться приготовит; Мигну бывало: «Эй, кума!» - Кума ни в чем не прекословит. Кажись: о чем бы горевать? Живи в довольстве, безобидно; Да нет: я вздумал ревновать. Что делать? враг попутал, видно. Зачем бы ей, стал думать я, Вставать до петухов? кто просит? Шалит Марусенька моя; Куда ее лукавый носит? Я стал присматривать за ней. Раз я лежу, глаза прищуря, (А ночь была тюрьмы черней, И на дворе шумела буря), И слышу: кумушка моя С печи тихохонько прыгнула, Слегка обшарила меня, Присела к печке, уголь вздула И свечку тонкую зажгла, Да в уголок пошла со свечкой, Там с полки скляночку взяла И, сев на веник перед печкой, Разделась донага; потом Из склянки три раза хлебнула, И вдруг на венике верхом Взвилась в трубу — и улизнула. Эге! смекнул в минуту я: Кума-то, видно, басурманка! Постой, голубушка моя!.. И с печки слез — и вижу: склянка. Понюхал: кисло! что за дрянь! Плеснул я на пол: что за чудо? Прыгнул ухват, за ним лохань, И оба в печь. Я вижу: худо! Гляжу: под лавкой дремлет кот; И на него я брызнул склянкой - Как фыркнет он! я: брысь!.. И вот И он туда же за лоханкой. Я ну кропить во все углы С плеча, во что уж ни попало; И все: горшки, скамьи, столы, Марш! марш! все в печку поскакало. Кой чорт! подумал я: теперь И мы попробуем! и духом Всю склянку выпил; верь не верь - Но кверху вдруг взвился я пухом. Стремглав лечу, лечу, лечу, Куда, не помню и не знаю; Лишь встречным звездочкам кричу: Правей!.. и наземь упадаю. Гляжу: гора. На той горе Кипят котлы; поют, играют, Свистят и в мерзостной игре Жида с лягушкою венчают. Я плюнул и сказать хотел... И вдруг бежит моя Маруся: Домой! кто звал тебя, пострел? Тебя съедят! Но я, не струся: Домой? да! черта с два! почем Мне знать дорогу? — Ах, он странный! Вот кочерга, садись верхом И убирайся, окаянный. — Чтоб я, я сел на кочергу, Гусар присяжный! Ах ты, дура! Или предался я врагу? Иль у тебя двойная шкура? Коня! — На, дурень, вот и конь. - И точно: конь передо мною, Скребет копытом, весь огонь, Дугою шея, хвост трубою. — Садись. — Вот сел я на коня, Ищу уздечки, — нет уздечки. Как взвился, как понес меня - И очутились мы у печки. Гляжу: все так же; сам же я Сижу верхом, и подо мною Не конь — а старая скамья: Вот что случается порою". И стал крутить он длинный ус, Прибавя: "Молвить без обиды, Ты, хлопец, может быть, не трус, Да глуп, а мы видали виды".
* * *
Французских рифмачей суровый судия, О классик Депрео, к тебе взываю я: Хотя, постигнутый неумолимым роком, В своем отечестве престал ты быть пророком, Хоть дерзких умников простерлася рука На лавры твоего густого парика; Хотя, растрепанный новейшей вольной школой, К ней в гневе обратил ты свой затылок голый, - Но я молю тебя, поклонник верный твой, Будь мне вожатаем. Дерзаю за тобой Занять кафедру ту, с которой в прежни лета Ты слишком превознес достоинства сонета, Но где торжествовал твой здравый приговор Глупцам минувших лет, вранью тогдашних пор. Новейшие врали вралей старинных стоят - И слишком уж меня их бредни беспокоят. Ужели все молчать, да слушать? О беда!.. Нет, все им выскажу однажды завсегда. О вы, которые, восчувствовав отвагу, Хватаете перо, мараете бумагу, Тисненью предавать труды свои спеша, Постойте — наперед узнайте, чем душа У вас исполнена — прямым ли вдохновеньем, Иль необдуманным одним поползновеньем, И чешется у вас рука по пустякам, Иль вам не верят в долг, а деньги нужны вам. Не лучше ль стало б вам с надеждою смиренной Заняться службою гражданской иль военной, С хваленым Жуковым табачный торг завесть И снискивать в труде себе барыш и честь, Чем объявления совать во все журналы, Вельможе пошлые кропая мадригалы, Над меньшей собратьей в поту лица острясь, Иль выше мнения отважно вознесясь, С оплошной публики (как некие писаки) Подписку собирать — на будущие враки...